Дмитрий Всатен - Оридония и род Людомергов[СИ]
Ночь опустилась на равнины. Светлая ночь середины лета. Ночь звенящая стрекотом цикад и множества других невидимых обитателей. Этот концерт ласкал слух после глухой тяжелой тишины жаркого дня. Равнины жили. Ничто не могло их убить.
— Быстросчет, нужен ты мне, — подошел к ним Тихий. Он отвел холкуна в сторону, где его уже поджидал Варогон.
— Зачем отпутил их? — спросил тот.
— Порешили они так. Пусть идут. Неволить не буду.
— Третьей дороги нет. Понял ли?
— Нет.
— Среди них есть соглядатаи… этих… из вашей дыры… хол… хол…
— Хол-конублов, — подсказал Тихий.
— Куда мы теперь свернем? Покуда шли безбоязно. Сам знаешь, почему. Не знавал про нас никто в этих местах.
Только тут холкун понял, какую совершил ошибку. Холодный пот пробил его.
— Чего делать будем-то? — спросил Варогон.
— Не знаю, — прошептал Каумпор и без сил опустился на землю. Только-только все наладилось и он, сам не зная, почему, проявил благородство — даже не это, он сделал так, чтобы ощутить себя выше них — и отпустил пасмасов, вскрывая путь следования каравана.
— Мы еще можем их нагнать, — предложил Цитторн. Он многозначительно звякнул мечом.
— Да, — быстро согласился холкун.
— Нет, — удивил всех Варогон. — Они ушли со своими стражами. Не менее двух сотен их. Не могу я отсылать за ними меньше. Сперва окружить их надо, чтобы никто не прорвался.
— Мы остановимся и будем ждать, — скороговоркой с надеждой проговорил холкун.
— Два раза Владыка желтое око сомкнет прежде, чем вернутся воины. Не возможно такое. Мы почти у границы Прибрежья идем. А ну как саараров повстречаем? Чего тогда? Воинов у меня и так всего около трех тысяч. Из этих почти шесть сотен кругом каравана идут. Охраняют. Высматривают.
— Не дело это, — согласился уже и Цитторн.
— С тракта сойти надо, — проговорил Каумпор.
— То-то и оно. А куда? Уморишь скотину, коли потащишь ее по полям. Ноги переломает. Падежь будет.
Трясущейся рукой холкун отер пот, выступивший на лбу. Всего несколько минут назад ему казалось, что он ко всему привычный; еще днем ему чудилось, что он достаточно силен, настолько силен, что мог себе позволить быть благосклонным к струсившим пасмасам.
Мгновение и все прежнее самообладание было разрушено. За спиной снова вставал черный образ саарара с занесенным мечом.
Каумпор поежился и усилием воли взял себя в руки.
— Будем идти быстрее. Будем идти и ночью тоже. Один город пропустим. Сразу к следующему выйдем.
— Взбунтуются конублы, — проговорил Варогон.
— Вот тогда вы вступитесь за меня, — отвечал холкун. Неожиданно его накрыла волна злобы. — А ежели перечить будут, останутся в стороне… лежать!
Воины с ухмылками кивнули. Уходя, Быстросчет услышал полусмех-полушепот Цитторна:
— Дорога выкует из него хороший клинок!
Илло сидел там же, где Каумпор его оставил. Его скорбь показалась теперь холкуну пустой, мелкой и даже какой-то вызывающей. Он снова разозлился, но осадил сам себя. Не время!
— Илло, донеси по каравану, чтобы силы берегли. Ночами идти будем.
Пасмас отрешенно кивнул.
— Зачем я тебе… теперь? — спросил он. — Пасмасы предали тебя. Я такой же как они. Я ведь тоже могу предать. О, боги, как же стыдно! — Он зарылся лицом себе в колени.
— Ты говоришь глупые вещи, Илло. Ты не такой как они. Главное доказательство для меня — их ненависть к тебе.
— Заметил? — донеслось из-за коленей.
— Нельзя не заметить. Ненавидят тебя, потому что ты лучше их. Они знают это. Отчего же ты не признаешь.
— Страшно.
— Что же тут страшного?
— Одному остаться страшно, — поднял голову Илло. Он внимательно посмотрел на Быстросчета. — Не представишь ты себе это, но попробуй. Когда не при чем ты; когда не при ком. Один. — Он отвернулся. — С самого детства это со мной. Давно. А привыкнуть не могу. Желаю я прибиться к чему-нибудь. Быть с кем-то. Не поймешь ты, Каум!
— Да, не пойму, но…
— У тебя есть семья. Род у тебя есть. Есть те, кто руку тебе протянет. Кому ты свой. Кому ты скажешь, нет, а он тебе не укажет, прочь иди. Не такой я. Разница в этом, Каум. И сегодня я ее наконец-то всю понял. — Пасмас сглотнул подкативший к горлу комок. — Сколько зим подход я к ним искал. Делал все, чтобы стать при них, как при своих. Приняли меня. Вроде бы… Но едва, нет, сказал им… указали мне, чужой ты, пошел прочь… Кому верить, Каум?! Кому?!
— Мне верь. Ирпору верь…
— Вы холкуны, Каум!
— Что же с того? Мы любим тебя как брата!
— Нет, не говори этого. Не верю… Не обессудь, не верю я… сам в это не верю… ты правду мне говоришь, я знаю, но я… Я!.. не могу поверить. Там, внутри не могу… — Он поднялся на ноги. — Я тоже уйду. Мне здесь больше делать нечего.
— Если ты уйдешь вот так, когда нет причины, кроме неверия в себя, то ты вдвойне предатель, — раздался голос из темноты и в круг света от рочиропса вошел Ирпор. Он очень изменился за эти два месяца. — Две большие луны назад я бы понял тебя. Сейчас, нет. — Холкун оправил кольчугу и сел. — Ты сам сегодня назвал их предателями. Но их предательство понятно: трусы они и берегут свои жизни. Твое предательство никогда не примут боги, потому как нет ему оправдания. Ты оставляешь нуждающихся в тебе не по велению сердца, не по велению живота своего, но потому что предал себя. Сам себя предателем считаешь и думаешь, что только поэтому не нужно здесь быть. Думаешь, себя предал, так и их обязательно предам. Так думаешь? Коли так, то ты предал и себя, и нас.
— Да, — прошептал, подумав, Илло. Он безвольно опустился на землю.
— Когда же предать нас хотел? — спросил в упор Ирпор.
— Не хотел, — растерялся пасмас. — Не хотел я, — он с мольбой посмотрел на Каумпора. Тот кивнул ему и улыбнулся.
— Ты с нами теперь. Упокой душу. Дорога сделала нас одного рода-племени. Саарары ли, разбойники ли нападут на нас, будут резать всех без разбора. Тракт — вот теперь наша родина. Тракт — это теперь твой род. Вот оно твое племя, — Ирпор указал на расположившийся вокруг них караван. — А мы братья тебе. Все. Навеки.
****Всадник скакал низко пригнувшись к шее коня. Хлопья пены слетали с губ животного; глаза его были навыкате от натуги, а бока ходили ходуном.
Полузакрытые глаза всадника остекленело смотрели на убегавшую мимо избитую колесами телег, копытами и ногами путников дорогу. Он отрывисто и кратко дышал. Все его силы ушли на то, чтобы вцепиться в гриву коня, зажать его бока своими ногами и не упасть.
Пространство вокруг казалось ему безбрежным; скачка бесконечной, а время заставшим. Неизвестно, о чем он думал, но по лицу его пробегали тени воспоминаний. Порой оно расцветало и румянилось — наверное, он вспоминал что-то из семейного или из детства; порой лицо словно бы покрывалось тенью.
Ветер доносил ему голоса и песни, которые он когда-либо слышал. Они звали его, ласкали его слух, бередили сердце. Но дорожка, одинокий след от слезы давно высох на его грязном от пыли лице. Больше не было сил плакать; не было сил ни на что.
Конь нес его вперед, выбиваясь из последних сил.
— Тпру-у-у!
Он даже не услышал голоса. Лишь заметил, как земля стала медленнее бежать прочь, а после и вовсе замерла, слегка раскачиваясь в стороны. Он увидел ноги грухха. Сильная рука впилась в его шевелюру и грубо приподняла голову. Синий небосклон оказался сокрыт за широким, хотя и отощавшим лицом воина.
Губы обессилевшего всадника тронула улыбка.
— Погляди. Знакомая рожа, — сказало лицо воина.
— Да эт же те, которые отвалились от нас. У-у, трусы.
Всадник продолжал улыбаться.
— От кого улепетывает он?
— Не знаю. Но неспроста это. Скорее его к Тихому отвезем.
— Я здесь останусь доглядывать, а ты вези. Потом возвращайся.
— Верно речешь. Так и поступим.
Дальнейший путь проходил как в тумане.
— Мукомол, — донеслось словно бы издалека до сознания пасмаса. Он открыл глаза.
— Пить, — казалось ему, прокричал он.
— Чего он шипит?
— Пить вроде…
Ему дали напиться.
— Говори, чего возвратился к нам? — перед взором напившегося проявилось лицо Илло. Он спокойно смотрел на него. — Говорить-то можешь?
— Могу, — выдавил из себя Мукомол. — Погоня… за нами…
— Погоди. — Лицо Илло исчезло. Через некоторое время оно снова появилось вместе с лицом Каумпора. — Продолжай.
— Погоня…
— Кто? — спросил холкун.
Беглец вглядывался в знакомое лицо, словно бы не узнавая его. За несколько прошедших дней оно стало каким-то старым. Глубокие морщины прорезали его. Взгляд стал еще более тяжелым. На переносице пролегка еще более четкая складка.
— Кто? — повторил Каумпор требовательно.
— Саара… ры…
— Сколько?
— Ар… армия…
